Укр. ИЕИ

Формула Эры.

  Практически и теоретически формула, глобально переводит всю культуру планеты на новую разумную форму мышления.  Практически, всё сознательное время, вера планеты и науки были в постоянном поиске этой единицы измерения. После определения знака формулы, Вера планеты переходит из поискового направления в строго научный предмет, так и все науки и наука формальной логики обрела вторую недостающую часть формулы основ логики естественных информационных природ космоса и планеты. Цивилизация получила библейские образные «ключи от рая и ада». Формула открыла дверь к невидимым тайнам земли и космоса. Установленные ранее знания о естественной информационной природе, подтверждает формула Эры. Открылись новые фундаментальные законы нашего земного развития в космосе. Открылись обширные карты космического пространства. Открыт второй естественный вид обмена информационного, организма человека. Твёрдо установлено, что наша вселенная, до настоящего времени, развивалась и формировалась. Естественно и сознание людей находилось в состоянии развития и формирования. Из этого следует, все, что создал человек, находится в незавершённом состоянии. Это касается и науки и веры и политики и культуры. Открылись новые естественные программы, по которым необходимо развиваться в космическом пространстве. Программа для нашей вселенной. Программа для естественного развития человека. Программа коррекции для всех научных направлений. Первостепенно проводится программа коррекции сознания всех людей планеты. Метод коррекции простой и важный – человек кодируется естественным путём и приобретает код программу, которая самостоятельно усваивается человеческим организмом. Таким образом, человек приобретает норму естественного информационного обмена, которая передаётся по наследству. Оказывается, что память, сознание, мышление и зрение обязаны, находится в соответствующей норме, которая выражена знаком – формулой, двенадцати мерного одновременного логического среза. Норма скорости обмена информации в сознании человека играет первостепенную роль. До открытия кода информационного космического, люди имели образное  представление о биополе человека.  В настоящем, мы имеем отдельное научное направление с твёрдой единицей измерения. Такие фундаментальные понятия, как обмен организма приобрело совершенно новую единицу измерения и отдельное научное направление, именуемое естественный информационный обмен организма человека. Таким образом, у человека два постоянных вида обменов - предметный (видимый предметный) и информационный (не видимый информационный) обмен. Два вида обменов, одновременно взаимодействуют в одном организме человека. Так и космос функционирует и имеет две одновременные постоянные формы, одна из которых, есть невидимое информационное состояние, и второй вид состояния, есть видимый предметный.

Теория познания (гносеология) Аристотеля

У Аристотеля нет специальных работ по теории познания. Но о познании он, естественно, говорит везде - и в метафизических, и в физических, и в логических своих сочинениях, а также в трудах, посвященных этике и политике. 

Вторая сторона основного вопроса философии - вопрос о познаваемости мира - не является для Аристотеля дискуссионным. Читая Аристогеля, В. И. Ленин отмечает, что у Аристотеля "нет сомнения в объективности познания", что для этого мыслителя характерна "наивная вера в силу разума, в силу, мощь, объективную истинность познания" 1 /Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 326./. И в самом деле, "Метафизика" открывается словами философа: "Все люди от природы стремятся к знанию". Любовь к знанию - любознательность - прирожденное свойство людей, свойственное им и животным. И эта любовь не бесплодна. Уверенность философа в познаваемости мира зиждется на убеждении, что мир человека и мир космоса в основе своей едины, что формы бытия и мышления аналогичиы. Вера Аристотеля в объективность познания и в силу и мощь разума хорошо просматривается в той полемике, которую вел Аристотель против тех, в ком можно увидеть тогдашних, более примитивных субъективных идеалистов и скептиков. 

Опровержение скептицизма. В "Метафизике" Аристотель выводит на сцену анонима, который "ничего не принимает за истинное" (IV, 4, с. 68). Аристотель высмеивает этого человека с позиции жизни, подчеркивая, что "на самом деле подобных взглядов не держится никто", в том числе и этот человек. В самом деле, спрашивает Аристотель, почему такой человек идет в Мегару, а не остается в покое, когда думает туда идти? И почему он прямо утром не направляется в колодезь или в пропасть, если случится, но очевидным образом проявляет осторожность, так что он на деле не в одинаковой степени считает для себя падение в пропасть или в колодезь благоприятным и неблагоприятным? 

Значит, такой человек понимает, что одно для него лучше, а другое хуже. Отсюда Аристотель делает вывод, что не все в одинаковой мере истинно. Есть более и менее истинное. Ведь не в одинаковой мере заблуждается тот, кто принимает четыре за пять, и тот, кто принимает четыре за тысячу. Не все одинаково неистинно. А отсюда следует, что тезис, что ничего нет истинного в том смысле, что все одинаково ложно, опровергнут, а вместе с тем опровергнут и тот, кто "ничего не принимает за истинное". 

Оборотной стороной этого тезиса является противоположный тезис, что, все истинно. Этот тезис уже не анонимен. Аристотель связывает его с именем Протагора. С падением первого тезиса падает и второй. 

Конечно, двум людям об одном и том же предмете может показаться прямо противоположное. Но это противоречит тому, что мы выше назвали основным законом бытия. Это противоречит и жизни. Нельзя жить, не зная, что это: человек или не-человек. Аристотель обращается, таким образом, к непосредственной практике людей, с одной стороны, а с другой, он использует свой закон бытия (и мышления), запрещающий приписывать предмету противоположные, а тех. более противоречивые свойства, поскольку в объективной действительности актуально такого не может быть.


Опровержение субъективного идеализма. У Аристотеля нет, разумеется, ни термина "скептицизм", ни тем более термина "субъективный идеализм", хотя, по существу, он о них знает.

Субъективный идеализм берет, как известно, за основу существующего ощущение, представление, сознание отдельпогэ индивида, субъекта, отрицая, что за ощущения Iи находятся реальные, независимые от человека предметы, которые действуют на наши органы чувств и вызывают в нас определенные ощушения. Начало такой гносеологпчсской позиции было положено в античности. Мы отмечали элементы субъективного идеализма у киренаиков. Однако у Аристотеля эта концепция представлена анонимно, суть ее в учении о том, что "существует только чувственно воспришплаемое бытие", поэтому при отсутствии одушевленных существ ничто не существует. Аристотель выражает свое отношение к этому учению так: "Вообще, если существует только чувственно воспринпмаемое быгие, тогда при отсутствии одушевленных существ не существовало бы ничего (вообще), иоо тогда не было бы чувственного восприятия", с чем автор согласен, возражая далее по существу: если верно, что чувственные представления невозможны без одушевленных существ, то неверно, что отсутствие одушевленных существ и чувственно воспринимаемого бытия влечет за собой отсутствие вызывающих чувственное воспрпятие предметов. Аристотель продолжает: "Но чтобы не существовали те лежащие в основе предметы, которые вызывают чувственное восприятие, хотя бы самого восприятия и не было,- это невозможно" (Метаф. IV, 5, с. 72 - 73). Тем самым, отстаивая "объективность познания" (В. И. Ленин), Аристотель утверждает, что предметы, вызывающие чувственное восприятие, существуют объективно, независимо от субъекта. 

Трудность познания. Однако истинное познание трудно, ибо сущность как предмет познания скрыта. Аристотель различает более явное и известное для нас и более явное и известное с точки зрения природы ве.цей (Физика I, 2, с. 5). Первое - это тот мир, который дается нам в чувственном восприятии, а второе - сути бытия и причины (формы) отдельных вещей и тем более первоначала и первопричины. Они-то наиболее трудны для познания - "наиболее трудны для человеческого познания (но не для бога. - А. Ч.) ... начала наиболее общие", потому что "они дальше от чувственного восприятия". Однако, будучи распознанными, они познаны максимально. Ведь то, что дальше от чувственного восприятия, то лучше воспринимается мыслью. 

Основная проблема гносеологии. Здесь перед нами снова та проблема, о которой мы говорили, выясняя, почему в метафизике Аристотеля уровня бытия единичных, отдельных предметов недостаточно, ибо знание возможно только об общем. Такое знание должно иметь свой предмет - уровень сутей. Не ясно, однако, как возможно познание, еели наука познает только общее, а в полном смысле слова существует только отдельное, единичное? Как говорит сам Аристотель, "ведь только при посредстве всеобщего можно достигнуть знания, а с другой стороны, отделение (всеобщего от отдельного. - А. Ч.) приводит к тем трудностям, которые получаются в отношении идей" (Метаф. XIII, 9, с. 237). "Значит, пропасть между наукой и реальностью? Значит, бытие и мышление несоизмеримы?" - формулирует В. И. Ленин основную проблему гносеологии Аристотеля. Отметив уверенность Аристотеля в познаваемости мира, В. И. Ленин продолжает: "И наивная запутанность, беспомощно-жалкая запутанность в диалектике общего и отдельного - понятия и чувственно воспринимаемой реальности отдельного предмета, вещи, явления" 1 /Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 326./. Действительно, в своей гносеологии Аристотель колеблется между сенсуализмом и рационализмом, так и не будучи в состоянии однозначно определить соотношение того, что мы называем чувственной и рациональной ступенями познания. Аристотель, конечно, заведомо не противопоставляет чувственное и разумное, как это делали Парменид и Платон. Он стремится к единству чувства и разума, но не может его обрести. Вопрос об отношении чувственной и рациональной ступеней познания - это третья, после вопросов об отношении общего и единичного, ума и тела, проблема, которую Аристотель не в состоянии разрешить.

Сенсуализм и эмпиризм Аристотеля. Виды знания. Линия сенсуализма выражена в философииАристотеля довольно сйльно. В самом начале "Метафизики" Аристотель описывает восхождение познающего субъекта от чувственного восприятия к познанию принципов. Всякое познание начинается с чувственного восприятия, со ступени, общей человеку с животными. Аристотель здесь высоко оценивает чувственные восприятия, ведь они "составляют самые главные наши знания об индивидуальных вещах" (I, 1, с. 20), Вторая ступень - ступень опыта (эмпейриа), общая человеку и некоторым, хотя уже не всем, животным. Опыт возможен благодаря повторяемости чувственных восприятий и накоплению их в памяти. Аристотель так определяет опыт: это "ряд воспоминаний об одном и том же предмете" (I, 1, с. 19). 

Как и первая ступень - чувственные восприятия, вторая ступень - опыт дает нам "знание индивидуальных вещей" (I, 1, с. 20), Аристотель высоко оценивает ступень опыта. Он говорит, что тот, "кто владеет понятием, а опыта не имеет и общее познает, а заключенного в нем индивидуального не ведает, такой человек часто ошибается" (там же). Итак, ступень чувственного восприятия и ступень опыта дают знание индивидуального, с чем Аристотель связывает действенность знания: "При всяком действии ... дело идет об индивидуальной вещи: ведь врачующий излечивает не человека... а Каллия" (там же). 

Следующая ступень восхождения к знанию - ступень "искусства" (технэ). Это не изобразительное и не изящное искусство, а особая ступень познания, имеющая основу в практике, ибо "искусство" возникает на основе опыта ("опыт - создал искусство"). Если опыт - знание индивидуальных вещей, то "искусство" - знание общего и причин. Владеющие "искусством" люди являются более мудрыми, чем люди опыта, потому что "они владеют понятием и знают причины" (там же). 

Наконец, следует ступень наук, высшая из которых философия, чей предмет в аристотелевском понимании нам уже известен. Науки отличаются от "искусств" не по гносеологическому, а по социальному признаку, о нем будет сказано ниже. 

Эмпирическая тендепцпя присуща и другим работам Аристотеля. В "Первой аналитике" сказано, что "делом опыта является найти начала каждого [явления]. Например, я говорю, что астрономический опыт должен дать [начало] астрономической науке" (I, 30, с. 88). Во "Второй аналитике" Аристотель подчеркивает, что "общее нельзя рассматривать без посредства индукции ... Но индукция невозможна без чувственного восприятия" (I, 18, с. 217 - 218), что "из многократности отдельного становится очевидным общее" (I, 32, с. 242). Эти примеры эмпирической линии можно продолжить. Создается впечатление, что, по убеждению Аристотеля, все знание происходит из чувств. Аристотель не только подчеркивает роль чувственного восприятия и опыта в познании, но и пытается постпчь его механизм. 

Механизм чувственной ступени познания. В сочинении "О душе" обстоятельно рассматриваются чувства как достояние животной души, а также их роль в познании. Все животные обладают чувствами, по крайней мере чувством осязания. Аристотель подробно рассматривает вопросы осязания, обоняния, вкуса, слуха, зрения, определяет их роль в познании. Наиболее важно для нас здесь понять, как Аристотель представляет себе чувственное восприе. 

Выше мы этого уже коснулись, говоря, что растения не ощущают, потому что они воспринимают воздействие среды вместе с материей и не способны отделить от материи форму, тогда как животные отличаются от растения тем, что они обладают способностью воспринимать формы ощущаемого без материи. Было отмечено, что под формами здесь следует иметь в виду не метафизические сушности первой философии, а внешние, чувственные формы. Говоря о восприятии этих форм, Аристотель делает знаменательное сравнение: "Относительно любого чувства необходимо вообще признать, что оно есть то, что способно воспринимать формы ощущаемого без его материи, подобно тому как воск принимает отпечаток перстня без железа или золота" (О душе II, 12, с. 421).

В. И. Ленин высоко ценил это место из Аристотеля. В данном сравнении философа он видел проявление его материалистической тенденции в гносеологии. В. И. Ленин отмечает, что это знаменитое "сравнение души с воском заставляет Гегеля вертеться, как черт перед заутреней, и кричать о "недоразумении, часто порождаемом" этим (местом. - А. Ч.)" 1 /Ленин В. И. Полн. собр, соч., т. 29, с. 260./. 

Действительно, у Аристотеля мы читаем, что "каждый орган чувств воспринимает свой предмет без материи" (III, 2, с. 425). Это означает, что чувственное восприятие дает нам копию предметов, как они существуют вне сознания, но такая копия не материальна. Поэтому "орган чувства тождествен со способностью ощущения, но существо его иное, ведь иначе ощущение было бы пространственной величиной" (II, 12, с. 422). Чувственное знание адекватно и объективно. Благодаря ему мы воспринимаем различные свойства тел, особые свойства. Зрение дает нам восприятие цветов и т. п. Но есть общие свойства - величина, чпсло, единство, движение, покой,- которые восприппма)отся всеми органами чувств, особого органа для их восприятия нет. 

Проблема вторичных качеств у Аристотеля. Она была поставлена еще Демокритом, пришедшим к выводу, что вторичные качества субъективны в том смысле, что в объекте им соответствуют не качества самих атомов, а те или иные их формы и комбинации. 

Аристотель решает эту проблему по-своему, В одном отношении верно, что нет вкусовых ощущений без вкуса, что нет черного и белого без зрения, но в другом отношении это неверно. Аристотель прибегает к своему обычному приему различения потенциального и актуального. Черное сушествует независимо от восприятия его органом зрения, но существует потенциально. Акт зрения переводит потенциально черное в актуально черное. Это же относится ко всем чувственным качествам. Мед лишь потенциально сладок, акгуально сладким он становится лишь тогда, когда мы его едим, и т. п. (III, 2, с. 426 - 427). 

Принижение чувственного знания. Однако, хотя только чувства дают адекватное знание единичного, позпаваемого только ими, чувственное знание принижено у Аристотеля. Он говорит, что "чувственное восприятие общо всем, а потому это - вещь легкая, и мудрости [в нем] нет никакой" (Метаф. I, 2, с. 21). То, что без чувственного восприятия невозможно конкретное действие, в данном контексте для него не существенно. 

Аристотель совершенно не понимает трудности чувственного восприятия мира, коль скоро это восприятие должно стать основой науки. Умение наблюдать природу, разработка специальных методов наблюдения, установление типичных ошибок, обработка результатов наблюдения - все это проходит мимо Аристотеля. А между тем трудности нет в случайном, обыденном, хаотическом чувственном восприятии, но систематическое и методическое восприятие мира, не говоря уже об опыте как эксперименте (а не просто о наслаивании чувственных восприятий друг на друга), - все это исключительно трудно, и с этого начинается подлинная эмпирпческая наука. Античность такой науки не знала или почти не знала. Для Аристотеля единичное хаотично. йаука познать его не может. Ведь "всякая наука имеет своим предметом то, что существует вечно или в большинстве случаев" (ХI, 8, с. 193). По Аристотелю, "предмет науки - необходимое" 1 /Аристотель. Этика/Пер. с греч. Э. Радлова. СПб., 1908, кн. Vl, гл. 1, с. 109./. Наука познает общее.

Рацианализм. Но как возникает знание общего? Конечно, если абсолютизировать сеисуалистическую тенденцию Аристотеля, можно сказать, что знание общего вляется обобщением знания единичного, возникая как результат абстрагизирующей работы мышления. Но для Аристотеля характерно мнение, что знание общего не появляется из знания единичного, а лишь выявляется благодаря такому знанию. Само же по себе знание общего заложено в разумной душе потенциально. 

Разумная душа. Как уже отмечалось, третий вид души - разумная душа - присуща человеку (и богу). Она независима от тела ибо мышление вечно: "Что касается ума, то он ... не разрушается... Ум же есть, пожалуй, нечто более божественное и ничему не подверженное" (О душе I, 4, с. 386). Это теоретический, созерцательньш ум. 

Философ проводит деление ума по аналогии с делением бытия на материю и формы, различая пассивный, воспринимающий ум (он соответствует материи) и активный, созидающий ум (он соответствует форме). Аристотель не останавливается перед тем, чтобы придать активному уму вообще независимое ни от чего сушествование: "И этот ум сущсствует отдельно и не подзержен ничему, он ни с чем не смешан, будучи по caoеи сущности деятельностью... этот ум не таков, что он иногда мыслит, иногда не мыслит. Только существуя отдельно, он есть то, что он есть, и только это бессмертно и вечно" (III, 5, с. 426). 

Однако такой автономный разум присущ, по-видимомм, лишь богу. Человеку же доступен не столько этот активный, все производящий, созидающий разум, сколько ум пассивный, воспринимающий. Зтот ум преходящ и без активного разума ничего не может мыслить. Он пассивен, потенциален, потому что может, все познавая, становиться всем. Этот ум претерпевает воздействие извне. А становится он всем потому, что в нем потенциально заложены все формы бытия. Когда Аристотель говорит, что мыслящая часть души - это местонахождение форм (III, 4, с. 433 - 434) и что "ум - форма форм" (III, 8, с. 440), то он имеет в виду, по-видимому, не столько активный, все из себя созидающпй разум, сколько ум пассивный, восприпимающий. В последнем заложено знание общего в возможности, возможность знания общего. Для того чтобы она стала его действительностью, т. е. для того, чтобы заложенные в душе формы актуализировались, необходимы как активность создания (активный разум), так и воздействие на душу объективного мира через чувства. 

В аристотелевском сочинении "О душе" имеется такое замечательное место: "Существо, не имеющее ощущений, ничему не научится и ничего не поймет. Кгда созерцают умом, необходимо, чтобы в то же время созерцали в представлениях" (III, 8, с. 440). Это означает, что реальное познание невозможно без чувственной ступени познания. Человек познает общее лишь посредством соответствующих представлений. Но представления не перерабатываются в понятия, а только способствуют тому, чтобы заложенные в душе формы бытия перешли из состояния потенции в состояние акта. Перехода же от представления к понятию у Аристотеля нет. Поэтому В. И. Ленин подчеркивал, что у Аристотеля наблюдается скачок от общего в природе к душе. 

Троякое существование форм. Итак, формы существуют трояко: в боге актуально и без материи, в природе актуально и в материи, в душе потенциально и без материи. 

Торжество рационализма. Чтобы перевести знание общего пз состояния потенции в состояние энтелехии ,осуществленности, нужен разум во всем его объеме, как пассивный (рассудок), так и активный. Но предпочтение Аристотель отдает активному разуму. У человека знание в возможности предшествует знанию в действительности. В боге же напротив - там активный разум возник раньше пассивного, да собственно говоря, бог - это активный разум. Таким образом, у Аристотеля побеждает рационалистическая линия: знание существует до процесса познания.

Логическое учение Аристотеля ныне оценивается с точки зрения современной логистики. Однако в курсе истории античной философии важно показать связь логики Аристотеля с его метафизикой. ибо эта связь многое проясняет как в метафизике, так и в логике. Выше мы уже видели, что основной закон бытия, согласно которому одно и то же не может одновременно в одном и том же смысле существовать и не существовать, обладать и не обладать одним и тем же свойством, есть также и закон мышления. 

Вместе с тем в логике Аристотеля кое-что останется непонятным, если не выйти за ее пределы и не обратиться к гносеологии философа и связанной с ней метафизике. Наиболее трудна проблема происхождения знания общего, первых начал. При рассмотрении теории познания Аристотеля для нас так и осталось неясным, каким образом возникает знание общего. А выяснить это можно лишь исходя из общей философской доктрины Аристотеля, как она изложена прежде всего в "Метафизике". Иначе возникнет неразрешимое противоречие в конце "Второй аналитики", где сказано, что якобы "ясно, что первые [начала] нам необходимо познать через наведение (т. е. через индукцию, через движение мысли от частного к общему, от чувственного восприятия к понятию и суждению, это линия эмпиризма. - А. Ч.), ибо таким именно образом восприятие порождает общее" 1 /Аристотель. Соч., т. 2, Вторая аналитика, II, 19, с. 345./. И здесь же говорится, что "началом науки будет нус", т. е. разум. Здесь возникает проблема неполной индукции. 

Обычно считается, что Аристотель признавал лишь полную индукцию, а неполную недооценивал, между тем именно проблема неполной индукции у Аристотеля и дает ключ к его гносеологии, да и сама получает объяснение лишь в системе гносеологии и даже всей его метафизики. Активность разума, о которой говорилось выше, состоит прежде всего в том, что он совершает акт неполной индукции, что на основе отнюдь не всех, а только нескольких случаев - и даже одного! - происходит скачок от частного к общему. Случаи - это представления души, скачок - деятельность активного разума, актуализирующего в пассивном интеллекте те формы бытия, на которые указывают единичные представления. Процитируем то замечательное место из сочинения "О душе", на которое мы уже ссылались в конце прошлой лекции: "Существо не имеющее ощущений, ничему не научится и ничего не поймет. Когда созерцают умом, необходимо, чтобы в то же время созерцали в представлениях" (III, 8, с. 440) . Это место объяснимо лишь в связи с логическим учением Аристотеля о неполной индукции, а сама неполная индукция, обычно третируемая при рассмотрении логики Аристотеля, приобретает в свете его метафизики и гносеологии важнейшее принципиальное значение. 

Таким образом, логика Аристотеля - органическая часть его системно-рационализированного, философского, мировоззрения. Логика Аристотеля помогает понять даже его теологию. Бог Аристотеля - тоже логик, а поскольку Аристотель - первый логик, то в понятии своего бога Аристотель, можно сказать, обожествил самого себя. В самом деле, бог, по Аристотелю,- это мышление о мышлении, что и есть логика. Правда, выше отмечалась неясность предмета мысли бога: являются ли им формы бытия или формы мышления. Но здесь, по сути, нет противоречия, поскольку в силу панлогизма Аристотеля формы мышления и формы бытия тождественны. 

Роль Аристотеля в логике. Аристотель - отец логики как систематпзированной науки о мышлении и его законах. Он опирался на Демокрита, Платона и других древнегреческих философов, но никто из них не создал науки о мыслительной деятельности рассуждающего человека. Аристотелевский бог - идеальный логик, созерцающий мыслительный процесс со стороны как его содержательной, так и формальной сторон. Правда, слово "логика" (как существительное) было еще неизвестно философу, он знал лишь прилагательное "логикос" ("относящееся к слову"). Он называл также высказывания, несовместимые с тем, что мы теперь называем логикой, "алога". Слово "логика" (как существительное) появилось лишь в зллинистическо-римские времена. Сам же Аристотель называл свою науку о мышлении аналитикой, и его главные логические работы называются "Первая аналитика" и "Вторая аналитика". В "Метафизике" аналитикой названо рассуждение (IV, 3, с. 62) . Употребляя слово "анализ", Аристотель понимал под этим разложение сложного на простое вплоть до далее неразложимых первоначал, или аксиом. В "Риторике" 1 /См.: Аристотель. Риторика. - В кн.: Аитичиые риторики. М., 1979./ автор говорит об "аналитической науке" (1359, в 10).


Но необходимо подчеркнуть, что логика для Аристотеля - не самостоятельная специальная наука, а инструмент всякой науки. Это и дало веское основание поздним комментаторам Аристотеля назвать всю совокупность его логических работ органоном, т. е. орудием, орудием всякого знания. Напомним, что "Opганон" включает в себя шесть работ - "Категории", "Об истолковании", "Первая аналитика", "Вторая аналитика", "Топика", "О софистических опровержениях" 2 /Все они вошли в цитируемый выше второй том издаваемого у иас четырехтомного собраиия сочинений Аристотеля./. Главными составными частями "Органона" являются "Первая аналитика", где открывается и исследуется силлогистическая форма рассуждения и вывода, и "Вторая аналитика", где говорится о доказательстве и его началах. Особое и весьма важное место в "Органоне" занимает также "Топика". 

В качестве логика Аристотель формулирует основные законы мышления, определяет, что есть истина и что есть ложь. дает определение суждению и устанавливает вилы суждений, определяет силлогизм (умозаключение), устанавливает три фигуры силлогизма (умозаключения) и их модусы, исследует три вида доказательства, описывает типичные ошибки при доказательствах, как невольные (паралогизмы), так и намеренные (софизмы). Он исследует также индукцию и аналогию. 

Законы мышления. Из четырех законов мышления традиционной логики Аристотель установил по крайней мере два - законы (запрещения) противоречия и исключенного третьего. Законы же тождества и достаточного основания у Аристотеля тоже намечены в учении о научном знании как знании доказательном (закон достаточного основания) и в тезисе, согласно которому "невозможно ничего мыслить, если не мыслить [каждый раз] что-нибудь одно" (Метаф. IV, 4, с. 64) - закон тождества. 

Оо онтологическом аспекте закона [запрещения] противоречия говорилось выше как об основном законе бытия. Напомним, что в краткой экзистенциальиой форме этот закон звучит как "вместе сущесвовать и не сушсствовать нельзя" (там же, с. 63) или: "Не может одно и то же в то жe самое время быть и не быть" (ХI, 5, с. 187), а в полной - как утверждение: "Невозможно, чтобы одно и то же вместе (совместно, одновременно) было и не было присуше одному и тому же в одном и том же смысле" (IV, 3, с. 63). В "Метафизике" сформулирован и логический аспект закона [запрещения] противоречия в словах о том, что "нельзя говорить верно, вместе утверждая и отрицая что-нибудь" (IV, 6, с. 75). Этот аспект более определенно показан в логпческих работах Аристотеля, где не раз утверждается, что невозможно одно и то же одновременно утверждать и отрицать. Этот закон прямо обосновать нельзя, однако можно опровергнуть противоположный ему взгляд, показав его нелепость. Всякий, кто оспаривает закон [запрещения] противоречия, им пользуется. Далее, если не признавать этого закона, все станет неразличимым единством. Сюда же относятся вышеотмеченные соображения Аристотеля против скептика, который, утверждая, что все истинно или что все ложно, что оказывается нелепым с позиций практики, может это делать, лишь отвергая закон [запрещения] противоречия. 

Говоря об этом основном законе мышления, Аристотель учитывает те крайности, в которые впадали исследователи, подходившие к его открытию. Например, киник Антисфен считал, что надо говорить "человек есть человек", но нельзя сказать, что "человек есть живое существо" или "белый", или "образованный", потому что это означало бы некое "нарушение". В свете открытого Аристотелем закона можно лучше понять Антисфена. Утверждая, что "человек есть образованный", мы утверждаем, что "а есть не-а", ибо "образованный" - это не то, что "человек". Казалось бы, закон [запрещения] противоречия подтверждает это. Получается, что утверждение "человек есть образованный" означает, что человек есть одновременно и а [человек] и не-а [образованный].

Аристотель возражает: здесь нет а и не-а, человеку противостоит не "образованный", а не-человек, ведь противоречие может быть лишь в пределах одной категории, а "человек" и "образованный" относятся к разным категориям ("человек" - сущность, а "образованный" - качество). 

Закон [запрещения]" противоречия вызвал много возражений. Гегель критиковал Аристотеля, утверждая, что этот закон запрещает в действительности становление, изменение, развитие, что он метафизичен. Но возражение свидетельствует о непонимании Гегелем сути данного закона. У Аристотеля закон [запрещения] противоречий абсолютен, но он действует только в сфере актуального бытия, а в сфере возможного он не действует. Поэтому и становление, по Аристотелю, существует как реализация одной из возможностей, которая, будучи реализованной, актуализированной, исключает другие возможности, но только в действительности, а не в возможности. Если актуализированная возможность снова станет просто возможностью, ее сменит другая актуализированная возможность. Определив границы своей формальной логики, Аристотель тем самым оставил место и для диалектической логики. Потенциально сущее диалектично, актуально сущее относительно недиалектично. 

У Аристотеля можно найти и другие принципиальные ограничения сферы действия закона противоречия. Его действие не распространяется на будущее, но это связано все же с той же сферой возможности, поскольку будущее чревато многими возможностями, настоящее же бедно, поскольку актуализируется нечто одно, но оно потенциально богато. Прошлое же бедно в своей актуальности, исключающей потенциальность, ибо в прошлом нет уже никаких возможностей, кроме реализованной, происшедшей, не поддающейся изменению. В свете сказанного понятно замечание Энгельса, что "Аристотель... уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления" 1 /Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 19./. 

Обостренной формой закона [запрещения] противоречия является закон исключенного третьего, запрещающий не только то, что в отношении одного и того же не может быть одновременно истинно "b" и "не-b", но и то, что, более того, истинность "b" означает ложность "не-b", и наоборот. Этот закон в "Метафизике" выражен так: "Не может быть ничего посредине между двумя противоречащими [друг другу] суждениями, но об одном [субъекте] всякий отдельный предикат необходимо либо утверждать, либо отрицать" (IV, 7, с. 75). Во "Второй аналитике" сказано, что "о чем бы то ни было истинно или утверждение, или отрицание" (I, 1, с. 257) 2 /Аристотель. Соч., т. 2, кн. I, гл. 1, с. 257./. 

Действие этих законов таково, что закон [запрещения] противоречия необязательно влечет за собой закон исключенного третьего, но закон исключенного третьего предполагает действие закона [запрещения] противоречия. Поэтому выше и было сказано, что закон исключенного третьего - более острая формаз акона противоречия.

Такая разница в сфере применения законов означает, что есть разные виды противоречия. Выше было различено собственно противоречие и его смягченная форма - противоположность. И то, и другое - два вида противолежащего. Позднее это стали называть контрарным и контрадикторным противоречиями. Обоими законами связано лишь контрадикторное противоречие. Пример контрадикторной противоположности: "Эта бумага белая" и "Эта бумага не-белая". Среднего здесь нет. Контрарная противоположность связана лишь законом запрещения противоречия. Пример: "Эта бумага белая" и "Эта бумага черная", ведь бумага может быть и серой. Контрарное противоречие (противоположность) допускает среднее, контрадикторное - нет. Члены контрарного противоречия могут быть оба ложными (когда истина между, - это третье значение), но сразу истинными они быть не могут, это запрещено законом противоречия. Члены контрадикторной противоположности не могут быть не только сразу истинными, но и сразу ложными, ложность одной стороны влечет за собой истинность другой. Правда, у Аристотеля мы такой точности не находим. 

Категории. Выше была отмечена спорность принадлежности Аристотелю "Категорий" (в которых нет ссылок на другие работы Аристотеля), а также их отношения к "Метафизике". В контексте этой главы существенно напомнить, что первостепенное понятие первичной сущности в "Категориях" трактуется кaк отдельное, единичное, в то время как вид наряду с родом - "вторичные сущности" (чего в "Метафизике" вообще нет) . В "Категориях" говорится, что "если бы не существовало первых сущностей, не могло бы существовать и ничего другого" (V, с. 56) 1 /Аристотель. Соч., т.2, с. 56 ("Категории", гл. V)./, что "первые сущности, ввиду того что они подлежащие для всего другого, называются сущностями в самом основном смысле" (там же, с. 57). Быть подлежащим - значит ни о чем не сказываться, никогда нигде не быть предикатом суждения, а быть всегда его субьектом. Виды и роды как вторичные сущности - предикаты для первичных сущностей, они указывают "качество сушности" (с. 59), так что в "Категориях" они смыкаются с категорией качества. Поскольку слово "категориа" означает предикат, то первичные сущности не являются и категориями, тем не менее каждая из них - первая среди категорий. Первичная сущпость может принимать противоречивые качества, хотя и не сразу. Молодой человек по степенно становится старым. 

Другие категории. Итак, категории - наиболее общие роды высказываний, точнее говоря, имен. Любое слово, взятое обособленно, вне связи с другими словами, т. е. "человек", "бежит" (но не "человек бежит"), означает "или сущность", или "сколько", или "какое", или "по отношению к чему-то", или "где", или "когда", или "находиться в каком-то положении", или "обладать", или "действовать", или "претерпевать" (IV, с. 55). Столь полный перечень категорий встречается еще только в "Топике" (103, в 23). В других сочинениях, связываемых с именем Аристотеля, категорий меньше. Во "Второй аналитике" их только восемь (нет "положения" и "претерпевания") . Выше отмечалось, что в "Метафизике" шесть категорий: сущность, качество, количество, отношение, действие и страдание. Так или иначе, все категории, кроме первой, высказываются о первичной сущности, в силу чего се подпадает под ту или друrye из девяти категорий, находятся в подлежащем, каковым является первичная сущность, которая, строго говоря, и не должна быть категорией, ибо категории - предикаты, а первая сущность - всегда субъект. 

Существует мнение, что различия между категориями, сам их состав Аристотель вывел из грамматических различий. В самом деле: 

Сущность - сущсствительное (например, человек). 
Количество - числительное (один, несколько) . Качество - прилагательпое (старый, малый). 
Отношение - степени сравнения (раньше всех, выше других). 
Место - наречие места (на улице, под горой). 
Время - наречие времени (сегодня, позавчера). 
Положение - нспереходный глагол (стоит, лежит). 
Обладание - греческий перфскт страдательпого залога (разут). 
Страдание - глагол страдательного залога (гонят, избивают).

Впрочем, возможно, здесь натяжка. Ведь у Аристотеля различены лишь имя существительное и глагол, о других частях речи он нигде не говорит. Кроме того, в категориях разделено то, что соединено грамматикой, и наоборот, качества и количества выражаются не только прилагательными и числительными, но и существительными, которые в этой категориально-грамматической таблице должны выражать только категорию сущности, точнее говоря то, что может быть подведено под категорию сущности. 

Силлогизм. Силлогизм - открытие Аристотеля. Он дал определение силлогизму и различил его виды, он определил работающие и не работающие виды силлогизмов (модусы), устаногил три фигуры силлогизма. В "Первой аналитике", где как раз и излагается аристотелевская теория силлогизма, сказано, что "силлогизм есть речь, в которой, если нечто предположено, то с необходимостью вытекает нечто отличное от положенного в силу того, что положенное есть" (Первая аналитика I, 1, с. 120). Аристотелевский силлогизм состоит из трех суждений, два из них - посылки, а третье - заключение (в индийском силлогизме пять суждений). Посылки выражены у Аристотеля не так, как у нас, а в форме: "А присуще В" (у нас "В есть А" ), т. е. Аристотель ставит предикат суждения (сказуемое) на первое место. Посылки связаны общим для них (средним) термином. В роли такового могут выступать предикат одной посылки и субъект другой, предикаты обеих посылок, субъекты обеих посылок. В зависимости от этого различаются фигуры силлогизма. Самая ценная из них в познавательном отношении - самая совершенная - первая. Там с логической необходимостью из посылок следует заключение: "Если А сказывается о всяком В и В сказывается о всяком С, то А с необходимостью сказывается о всяком С". Силлогизмы третьей и второй фигур несовершенны - необходимы дополнительные операции, дабы достичь логической необходимости следования. В первой фигуре (при утвердительных посылках) средний термин выражает причину: Все млекопитающие - теплокровные. Лошади - млекопитающие. Лошади - теплокровные, т. е. лошади теплокровные, потому что они млекопитающие (средний термин). В других фигурах такой ясной онтологической картины нет, поэтому они несовершенны, искусственны. В понятии о совершенном и несовершенном силлогизме мы еще раз видим онтологический характер аристотелевской логики. 

Итак, фигура силлогизма определяется местом среднего термина. Модусы определяются характером посылок, которые могут быть общеутвердительны и, общеотрицательными, частноутвердительными и частноотрицательными. Перебрав все варианты, Аристотель установил, что вывод получается только в четырех случаях; это происходит лишь тогда, когда сочетаются общеутвердительная посылка с общеутвердительной, общеотрицательная с общеутвердительной, общеутвердительная с частноутвердительной и общеотрицательная с частноутвердительной, т. е. одна из посылок должна быть общей и одна - утвердительной. Из двух частных посылок ничего не следует. Также ничего не следует из двух отрицательных посылок. 

Доказательство. Доказательство рассматривается во "Второй аналитике". Доказать что-либо - значит связать необходимой связью то, что связано в самой действительности. Для этого надо, чтобы посылки были истинны и чтобы связь через средний термин была логически правильной. Для истины одной логической правильности мало. Требуется еще истинность посылок, в которых связь субъекта и предиката отражала бы связь, присущую самой действительности. При этом связь субъекта и предиката должна быть необходимой, т. е. выражать не случайные, а существенные связи.

В этом контексте необходимо остановиться на том, как Аристотель понимал истину и ложь вообще. Он отнюдь не считал, что все истинно или тем более, что все ложно. Одно истинно, а другое ложно. Истина и ложь не заключены в самой действительности, они не онтологичны. "Истинное и ложное есть сочетание мыслей" (О душе III, 8) 1 /Аристотель. Соч., т. 1, с. 449./. 

Применительно к суждению это означает, что истина и ложь есть сочетание элементов мыслей, если под мыслью понимать суждение. В "Метафизике" Аристотель выдвинул материалистическое определение истинности и ложности суждений: "Прав тот, кто считает разделенное - разделенным и соединенное - соединенным, а в заблуждении тот, мнение которого противоположно действительным обстоятельствам" (IX, 10, с. 162). Истина в суждении - соответствие того, что соединено или разделено в мысли, тому, что соединено и разделено в вещах. Ложь в том, что в мысли соединяется то, что разделено, и разделяется то, что соединено. Если я говорю, что Иванов - студент, тогда как Иванов еще ходит в детский сад, то я высказываю ложное суждение (это не значит, что я лгу, ибо ложность состоит в несоответствии мысли вещам, а ложь - в несоответствии слов мыслям). В ложных суждениях проявляется относительное небытие. Это его третий смысл. 

Если посылки истинны, а связь между ними формально правильная, то мы имеем научное доказательство (подразумевается, что связь в посылках необходимая, аподиктическая). Доказательством служит лишь аподиктический силлогизм, исходящий из таких посылок. Кроме того, силлогизм бывает диалектическийи и эристический. 

Термин "диалектика" Аристотель употребляет не в нашем смысле слова. Диалектика у Аристотеля частично совпадает с логикой, ибо это доказательство, исходящее лишь из вероятностных, правдоподобных посылок. Название такого силлогизма связано с тем, что Платон называл свою философи о диалектикой. Аристотель же отказывал ей в научности, считая ее содержание лишь правдоподобным. Отсюда его перенос термина "диалектика" лишь на вероятные умозаключения, дающие соответствующие выводы. В противоположность диалектике аподиктика дает строго научное, дедуктивное знание, с необходимостью вытекаищее из истинных посылок, следующих из высших принципов. Очень труден вопрос о происхождении последних. Эристические умозаключения мнимы, это софистические умозаключения, создаваемые в интересах спора. 

Индукция. Аристотель называл "эпагогэ" то, что на латинский язык было переведено впоследствии как "индукцио". Он определил индукцию как "восхождение От единичного к общему" (Топика I, 12, т. 2, с. Зб2) . 

Не будем говорить здесь о логическом содержании индукции у Аристотеля. Как уже выше подчеркнуто, без нндукции у Аристотеля остается загадкой происхождение знания общего. Но имеется и ее логическая разгадка. В прошлой лекции мы привели слова В. И. Ленина о том, что у Аристотеля происходит скачок от общего в природе к душе. Там же сказано, что он происходит благодаря активному разуму. Требуется, однако, понять это более конкретно. 

Как уже указано, разумно-созерцательная часть души (в отличие от рассудочно-практической, о чем ниже) имеет две стороны: активную, соответствующую форме, и пассивную, соответствующую материи (позднее эти части в латинском варианте стали обозначаться понятиями активного и пассивного интеллекта). Бог, мысля самого себя, является активным разумом, интеллектом. В человеке же отношение к самому себе опосредовано материальным миром, материализацией форм. Чтобы мыслить эти формы, активный разум нуждается в пассивном уме и в представлениях, которыми он обладает. Однако представления носят лишь частный характер, в них нет общего. Роль же активного разума состоит в том, что он обобщает, опираясь на пассивный. В этом процессе неполная индукция поднимается до полной (но лишь в том случае, если несколько или хотя бы лишь один пример соответствовал именно той форме бытия, которая имеется в пассивном разуме). Логическое содержание неполной индукции у Аристотеля невелико, ибо он, принципиально противопоставив индукцию дедукции, затем пытался подтянуть индукцию до дедукции, показаз ее как частный случай третьеи фигуры силлогизма. Но в плане философском, метафизическом неполная индукния очень важна, ибо именно она и объясняет тот скачок от общего в природе к общему в душе.

 ЭФИР

    ЭФИР (греч. αίθήρ), в античной философии - один из космических элементов, составляющий субстанцию неба и звезд. В древнегреческой эпической поэзии и у трагиков эфир - ясное небо, верхний чистый слой воздуха, противоположный нижнему слою аэру (αήρ), место обитания бессмертных олимпийских богов (Нот. И. XIV 258). Это значение в целом сохраняется у досократиков. У Эмпедокла эфир отождествляется с воздухом (DK31 В 38, 115), Парменид сближает его с огнем (DK28 В 10, 11), в таком же смысле об эфире говорит Анаксагор (DK59 А 71; А 73).

    В платоновской Академии эфир начинает рассматриваться как особый пятый элемент, существующий наряду с землей, водой, воздухом и огнем и значительно отличающийся от них по своим свойствам. Начало учению об эфире как о пятом элементе было положено Платоном в «Тимее», где, используя открытие афинским математиком Теэтетом пяти правильных многогранников (пирамиды, куба, октаэдра, икосаэдра и додекаэдра), он поставил в соответствие каждому из них определенный космический элемент: пирамиде - огонь, кубу - землю, октаэдру - воздух, икосаэдру -воду. Додекаэдром, или двенадцатигранником, Демиург, по словам Платона, «воспользовался для придания формы Целому» (Tim. 55с). Последняя фраза могла быть истолкована в том смысле, что форму додекаэдра получили мельчайшие частицы элемента, расположенного у внешних границ мира. Это дало повод академикам Филиппу Опунтскому и Ксенократу отождествить указанный элемент с эфиром и приписать Платону учение о пяти элементах (Epinom. 981b). Выражения «пятый элемент» (ττβ/ζτττόν στοιχείον), «пятая сущность» (πβμπτή φύσις) и «квинтэссенция» (quinta essentia) как синонимы для эфира появились позднее (у Ксенарха Селевкийского, Цицерона и Плутарха Херонейского).

    Аристотель, также разделявший учение об эфире, выводит необходимость существования пятого элемента из количества простых естественных движений. Все естественные тела, согласно Аристотелю, заключают в себе движущий принцип, поэтому каждое из них характеризуется определенным видом движения. Простым телам (элементам) должны быть свойственны простые движения, а сложным - сложные. Простых движений два — прямолинейное и круговое. Четырем традиционным элементам свойственно двигаться по прямой: огню и воздуху - вверх, от центра мира, земле и воде - вниз, к центру. Следовательно, должен существовать еще один, пятый элемент, который от природы совершал бы круговое движение, вокруг мирового центра (De caelo I 2, 269а7). Сам Аристотель никогда не называет этот элемент «пятым», предпочитая говорить о «первой сущности» и «первом теле», а также о «божественном», «горнем», «круговращающем-ся» теле. Наряду с этими именами Аристотель использует и «эфир», следуя платоновской этимологии в «Кратиле» (ср.: Plat. Crat. 410b): этот элемент, движущийся по кругу вечно, называется «эфир» (αίθήρ), поскольку он «вечно бегущий», Siel θέον (De caelo I 3, 270b 14-25). Эфир составляет субстанцию звезд и несущих их «сфер» вплоть до сферы Луны. В отличие от четырех элементов подлунного мира он не меняется и не гибнет, не имеет ни тяжести ни легкости и не участвует в циклических взаимопревращениях тел. Вечность, неизменяемость и абсолютная неаффицируемость эфира служат обоснованием несотворенности и неуничтожимости мира в целом, а естественность его кругового движения делает излишней постулат о душе как источнике всеобщего движения в природе.

    Ближайшие ученики и последователи Аристотеля не приняли его теорию эфира. Теофраст в трактате «Об огне» писал о трудностях, которые влечет за собой допущение, что Солнце и другие светила состоят не из огня, а из особого элемента, лишенного жара и света. Сам он был склонен считать, что небо состоит из некоего горячего и разреженного испарения, которое располагается как под сферой Луны, так и выше нее. Стратой из Лампсака также отвергал эфирную гипотезу, утверждая, что между земной и небесной областью нет принципиальной разницы, так что для объяснения и небесных, и атмосферных явлений достаточно традиционных четырех элементов.

    Стоики вслед за Аристотелем называли эфиром субстанцию звезд; они утверждали, что эфир естественным образом движется по кругу; что он божественен, неуничтожим и предшествует всем остальным элементам. В то же время они отказывались признавать его особым пятым телом, настаивая на том, что эфир есть некая разновидность огня, которая в отличие от обычного не сжигает и губит вещи, но дарит всему жизнь и бытие.

    Зенон, Клеанф и Хрисипп называли поэтому эфир творческим огнем (πυρ τβχνικόν) и, желая подкрепить свою точку зрения этимологией, производили имя αίθήρ от глагола αϊθω «жечь». Стоический эфир в отличие от аристотелевского подвержен качественным изменениям: при образовании мира он уделяет себя элементам, а после гибели космоса вновь растворяет их в себе. Как и любой огонь, он нуждается в пище и «кормится» испарениями морей. Он - Бог и принцип разумной организации мира, а человеческая душа - часть его. Отождествление эфира с «творческим огнем» привело к тому, что позднее, в эклектических школах, многие черты стоического учения проецировались на аристотелевское и смешивались с ним. Такое смешение двух концепций мы обнаруживаем у платоников 1 в. до н. э. - 1 в. н. э.: Антиоха Аскалонского, Евдора Александрийского, Плутарха, Филона Александрийского и др.

    После открытия и публикации эзотерических сочинений (прагматий) Аристотеля интерес к теории пятого элемента возрождается. Платоники и неопифагорейцы возвращаются к идее соответствия пяти правильных многогранников пяти элементам, или пяти областям космоса. Эфир все чаще трактуется как нематериальная субстанция; его отождествляют со светом и небом и считают средой обитания особого рода живых существ (блаженных демонов и праведных душ); из пяти чувств с ним соотносят зрение. В то же время аристотелевская концепция эфира подвергается резкой критике со стороны перипатетика Ксенарха Селевкийского и платоника Аттика, которые указывают на недостатки и слабые места этой теории и одно за другим опровергают все аристотелевские доказательства в пользу существования эфира. Удар по учению о пятом элементе наносит и созданная Клавдием Птолемеем астрономическая система, в которой лежащее в основе аристотелевской гипотезы представление о равномерно вращающихся вокруг Земли гомоцентрических небесных сферах заменяется теорией эпициклов. В результате развернувшейся вокруг учения об эфире полемики, участие в которой приняли представители как перипатетической, так и платоновской школы, первоначальная аристотелевская концепция эфира подверглась существенному переосмыслению. Так, Александр Афродисийский, отвечая на критику Ксенарха, приходит к выводу, что эфир представляет собой одушевленное тело, круговое движение которого следует объяснять стремлением его разумной души уподобиться вечной и неподвижной сущности - первому двигателю (Quaest. 40, 21).

    В период неоплатонизма учение об эфире имело как своих критиков, так и сторонников. По мнению Плотина, Аристотель вводит пятый элемент для того, чтобы объяснить вечное существование Солнца и звезд. Предположив, что небо образовано особым «божественным» элементом, который от природы обладает свойством неуничтожимости, он тем самым устанавливает и причину вечности мира. По мнению Плотина, это неверно, поскольку никакое тело, в т. ч. и небесное, не может быть неуничтожимым и вечным просто в силу своей природы. Природа любого тела текуча и изменчива, следовательно, его неуничтожимо сть следует возводить к какому-то другому, бестелесному принципу, а именно к душе (Епп. II 1,4, 19—23). Признавая душу истинной причиной вечного существования неба и звезд, Плотин тем самым отбрасывает эфирную гипотезу Аристотеля. Мнение Плотина, по-видимому, разделял и Порфирий. По сообщению Иоанна Филопона (De aetern. 521,25-522,22), Порфирий утверждал, что теория эфира противоречит учению Платона, и приводил множество доводов, доказывающих четырехэле-ментное строение космоса. Сам Филопон в трактатах «О вечности мира против Прокла» и «Против Аристотеля о вечности мира» подверг учение о пятом элементе систематической критике с позиций креационизма. В ответ Симпликий в комментарии к «О небе» показал, что аргументы Филопона по большей части воспроизводят старинные возражения Ксенарха и Аттика, давно уже опровергнутые Александром Афродисийским.

    Начиная с Ямвлиха, видевшего в эфире важное промежуточное звено в цепи эманации, аристотелевское учение о пятом элементе постепенно получает признание и укрепляется убеждение о согласии этого учения с платоновским. Полагая небо одушевленным, Ямвлих тем не менее выделяет «небесное тело» из числа других элементов, приписывая ему особый вид жизни (ар. Simpl. In De an. 49, 31), и рассматривает его как телесный аналог того умопостигаемого единства, которое объединяет между собой надмир-ных богов (ар. Julian. Εἰς τον ßaaiXea "HXLOV, 15, 9-11 Lacombrade).

    Прокл толкует эфир как небесный огонь, достигший своего естественного места у границы мира и совершающий там присущее ему от природы круговращательное движение. Небесный огонь, по Проклу, это полудуховная, полуматериальная субстанция, являющаяся первым воплощением умопостигаемой идеи огня. В нем, как в причине, содержатся все рациональные построения (λόγοι) чувственно воспринимаемых тел и элементов, которые потом воплотятся в более низких, материальных порядках сущего (In Tim. Ill, 113, 5). Поэтому наряду с огнем в небе присутствуют вода, земля и воздух, но только в своей небесной или «огненной» ипостаси. По словам Прокла, эфир есть форма существования вещей в небе, т. е. нечто вроде «среднего термина» между всецело бестелесными идеями божественного Ума и их отражениями в материи (Ibid. II, 43, 26).

    Особое развитие учение об эфире получило в неоплатоническом представлении о т. н. эфирной «колеснице» (ср. Plat. Tim. 41d-e, Phaedr. 247b), или бессмертном астральном теле души, которое та приобретает при своем нисхождении в земную жизнь (Plot. Enn. IV 3, 15; Porph. De antro II; Macr. In Somn. I 12; Iambl. De myst. III 14; Procl. Inst. th. 205-209). Этот неоплатонический тезис о существовании эфирного посредника между духом и телом выступил на первый план в гностических представлениях о небесно-божественном происхождении души и ее возврате после смерти на астральную прародину, а также в теориях раннехристианского богословия об эфирном теле воскресения (Ориген). Не без влияния античного учения о пятом элементе сложилась и характерная для средневекового августинизма «метафизика света», рассматривающая свет как первопричину всего сущего (Роберт Гроссетест, Роджер Бэкон), и алхимическая концепция «философского камня», составляющего основу всех вещей и извлекаемого из них путем алхимических операций.

    Лит.: Moraux Р. Quinta essentia, - RE, Hbd. 47, 1963, col. 1171-1263; EasterlingH. J. Quinta natura, - MusHelv 21, 1964, p. 73-85; Месяц С. В. Дискуссии об эфире в Античности, - Космос и ДУША. М., 2005, с. 63-112.

    С. В. МЕСЯЦ

ΠΕΜΠΤΟΥΣΙΑ (греч.) – Пемптусия – Пятый элемент – Quinta essentia.

Пятый элемент

Многие люди смотрят фильмы, слушают песни. Пытаются найти значение выражения Пятый элемент. Смысл его попробуем раскрыть в этой статье.

Древнегреческие философы из народа Ионии считали, что в природе существуют четыре стихии, или четыре элемента: земля, вода, огонь и воздух. Аристотель прибавил к этим четырем пятую стихию, или пятый элемент – эфир.

Этот элемент обладает, согласно Аристотелю, многими отличительными свойствами. Он не рожден, не подвержен старению, росту, нетленен, вечен и неизменен. Кроме того, он пребывает в высоких небесных слоях, в "высшем пространстве”, там где обитает божество.

Позднее философы древнегреческого периода, такие как Александр Афродисийский и Симпликий, византийского периода, такие как Иоанн Филопон, а также многие западные философы истолковали, видоизменили и обогатили теорию Аристотеля.

В итоге за понятием "πέμπτη ουσία”, или "пятый элемент” в переводе на русский язык и "quinta essentia” (квинтэссенция) в переводе на латынь, закрепилось значение сути каждой существа, ядра, вокруг которого организовывается его бытие.

Вера – Наука – Культура.

Способность решения различных проблем, возникающих в социальной среде наряду с непрерывным процессом прогрессирования человеческих знаний; наука и технология, развивающиеся соответственно потребностям и требованиям каждой эпохи; искусство, служащее прекрасному; социальные и политические устои, организующиеся для достижения лучшего сотрудничества – все это составляет деятельный стержень, вокруг которого созидаются исторические цивилизации.

Бытие вселенной, природные явления, все творение побуждает человека искать Творца. Движение человеческого духа к Богу создало феномен религий, начиная с момента его появления на земле. Позднее, когда человек начал глубже понимать смыслы, имеющие отношение к его душе, совести, бессмертию, образованию, гуманности, благородству нравов и мудрости, когда он начал глубже чувствовать разницу между понятиями добродетели и порока, здравомыслия и безрассудства, мужества и трусости, правды и несправедливости, стало естественным формирование социальных ценностей, которые определяли основной образ жизни в человеческом обществе и искусстве.

Древние греки, избежавшие благодаря своей социальной организованности забот об утолении голода и обеспечении безопасности, более занимались культурой, искусством и науками. Они выделили в культуре понятие внутреннего, духовного совершенствования. Поиск истины, как абсолютного факта бытия, у них был особенно напряженным, поэтому, среди прочего, они создали алтарь "неведомому Богу”.

Вочеловечение Бога Слова нашло благодатную почву в стремлении человека к прекрасному, благому, истинному, вечному. Православие никогда не существовало как какой-нибудь культ или секта. Оно не было движением человеческого духа к Богу, но было откровением истинного Бога, Иисуса Христа, человеку. Православие не оттеснило человека. Оно чает и может преподнести человеческому роду истинное единство и всеобщность. Оно не поглощает национальности, не делает из людей толпу, но способствует сохранению уникальной культурной идентичности каждой нации.

Православие произвело культуру, содействовало развитию искусств, музыки, живописи, литературы, поэзии и архитектуры в богочеловеческой перспективе.

Православие поддержало развитие наук, оно никогда не входило в противоречие с наукой, так как в православной традиции переживается различение в познании тварного и нетварного. Западные схоластические богословы разработали единую методологию для сближения тварного и нетварного, в то время как восточные Отцы Православия придерживались двойной методологии. Особенно ярко говорит об этом святитель Григорий Палама. Он отвергает диалектический метод богопознания, признавая, однако, его пригодность для наук и формулирования догматов при помощи понятий, которые открывает сама диалектика.

Науки имеют своим предметом познание сути и существования существ. Православное богословие – опытное познание нетварного Бога – Создателя существ и причастие божественных энергий.

Науки занимаются вопросом "Как?”. Православное богословие – "Кто?” и "Зачем?”.

Науки предлагают человеку знания, которые постоянно развиваются и эволюционируют. Православное богословие преподносит человеку аутентичный образ бытия человеческого "есть”, единение его с Богом, опыт переживания божественной Благодати.

Столкновение между наукой и богословием произошло на западе после эпохи Возрождения (XIV век), в большей степени в эпоху Просвещения (XVIII век) и развития наук, потому что западное христианство постепенно утеряло эсхатологические ориентиры, стяжало преобладающий светский характер, откололось от восточной православной традиции и секуляризировалось. Так, вооружившись мирской силой, оно породило Священную Инквизицию, охоту на ведьм, индульгенции, смертные казни через сожжение и множественные запреты, исказив тем самым смысл евангельской любви. Одновременно западное христианство пришло в резкое столкновение со многими учеными, которые по причине вышесказанных перегибов отвергли его, как церковную организацию.

Православие – не религиозная философия и образ мысли, это откровение и жизнь, основанные на божественном опыте, преодолении тварного и сближении с Нетварным. Православное богословие – отеческое и добротолюбивое, это богословие Того, кто "красе?н добро?тою па?че сыно?в челове?ческих”, богословие "Отец наших”.

Мы живем в начале третьего тысячелетия. Стремительное развитие современных наук и технологий, особенно информационной и биотехнологии, создает климат неуверенности и двусмысленности. С одной стороны, открываются перспективы более комфортного проживания человека, новаторских открытий в областях медицины, прогнозирования и лечения неизлечимых до сей поры заболеваний, генетической инженерии, нанотехнологий. С другой стороны, бездумное использование этих технологических достижений угрожает нашей планете экологической и биологической катастрофой.

Совершенно необходимо, чтобы ученый "пришел в себя”, стяжал просветленный ум, дабы служить человеку, а не собственному интересу.

Эпоха традиций уже в прошлом. Рациональное мышление, ученые и политики эпохи модернизма (XIX – начало XX века) передали эстафету эпохе постмодернизма (вторая половина XX века). Постмодернистский человек уже не является человеком святости, познания и мудрости, но человеком благополучия, абсурда, зрелищ и информации.

Эпоха постмодернизма может характеризоваться отсутствием рационализма, раздробленностью, нравственным многообразием, пессимистическим желанием конца света и истории, обмирщением, гомогенизацией образа жизни, но, вместе с тем, мы видим, что после "смерти Бога”, принесенной эпохой модернизма, мы переживаем сейчас "возвращение Бога”. Могут деградировать социальные прототипы, попираться правовые устои, может наблюдаться некое безапелляционное понижение качества жизни, но тем не менее современный человек, живущий в окружении многокультурном и плюралистическом, отчаянно пытается найти свою личность.

Человек современной нам эпохи постмодернизма не знает что такое "человек”. "Пятый элемент”, с характерным для него добротолюбивым духом, своим присутствием в интернет-пространстве будет способствовать лучшему осмыслению человеческой жизни, поиску онтологического содержания человека, осознанию неисчерпаемого таинства человека, таинства апофатически неопределимого, но непрестанно развивающегося эсхатологически во Христе, таинства человека, как иконы божественной красоты. От красоты Триединого Бога берет свое начало человеческая красота. И в конце концов "красота спасет мир”.

Красота спасет мир

Когда речь идет о красоте не просто как о внешней привлекательности и не как о сиюминутной эстетической категории, а как о силе, призванной спасти мир, то мы должны прислушаться к тому, что нам говорит об этом самим своим существованием и своей жизнью Святая Гора Афон, недаром называемая вертоградом Пресвятой Богородицы и горой Преображения.

Пресвятая Богородица, согласно церковной, является Пречистой и Благословенной Дщерью, «украшенной красотой добродетелей», воспринявшей «светоч Духа», «прекрасновеличие» (Богочеловека Христа), «вселенную украшающи».

Но чтобы подойти с должным благоговением и понять тайну спасительной красоты, не стоит забывать, что красота не есть что-то одно, любовь другое и благо третье. «Это Благо воспевается священными богословами и как Прекрасное, и как Красота, и как Любовь, и как Возлюбленное, и как всех к Себе призывающее, потому и называется красотой». Иными словами, Господь, являющийся Любовью и Красотой в Себе, создал мир «зело добро», то есть красиво. И призывает через красоту к участию в жизни все творение.

Услышав зов Божественной красоты, человек приобщается к блаженной Троичной жизни. Противодействием же и непослушанием он создает в себе ад разобщения, проклятие противоестественного безобразия, которое не спасает, а разрушает как человека, так и творение.

Не стоит забывать, что помимо истинной красоты, зовущей и несущей спасение, существует и иная, ложная красота, притягивающая и разрушающая, потому что она не есть проявление доброты, но красота внешняя, поверхностная, действующая как соблазн. Она вводит человека в смущение и обманом заводит его в западню порабощения и разрушения, обещая ему легкое, как по волшебству, спасение.

В этой борьбе и испытании выбором истинной красоты и разворачивается история человека и человечества: какая красота пересилит в своем влиянии на нас? За какой из них мы последуем?

С самого своего сотворения нас соблазнила ложная красота, разрушившая нас, то есть отвратившая нас от любви и послушания Богу. Мы же погнались за ней поспешно и бездумно. «Красен на вид и добр в снедь был тот плод, который умертвил меня».

В новом творении спасение вновь пришло через женщину. Никому неизвестная и не занимавшая важного положения в обществе, но смиренная и непорочная Дщерь Назаретова становится «благословенной в женах», принявшей архангельскую весть и зачавшей в своей утробе Сына и Слово Божие.

Красота добродетели праведников, духовное рвение святых пророков и ожидание всего человечества предуготовили и выносили красоту и добродетель Девы.

Дева же, со святым смирением и радостным послушанием воле Божией, приняла плод спасения всего мира. Она сделалась «границей сотворенной и несотворенной природы», «лествицей, по ней же сошел Бог» и мостом, «ведущим с земли на небеса». Её чадом стал сам Господь (Божественное Слово). Бог стал сыном, Которого Она родила. Как «сверх естества Мати и по естеству Дева», она получила от Духа Святаго материнство во приснодевстве и девство в богорождении. Она соединяет небо с землей.

И вот, несмотря на то, что мы очернили красоту образа Божьего, через пречистую кровь Приснодевы Слово Божие становится совершенным человеком и «оскверншийся образ Божественною добротою смеси» (осквернившийся образ Божественною красоте приобщило).

Слово Божие не явилось извне, но смесило – то есть приобщило – всю нашу природу «Божественной красоте».

Спасение человеческое осознается и совершается как участие и возвращение в первозданную красоту.

Спасение человека Божественной красотой происходит не по волшебству и в неведении его, и не извне, насильно, это унижало бы его достоинство. Напротив, человек спасается, становясь сам творцом, источником красоты и спасения для многих, «источником воды, текущей в жизнь вечную». От всего своего существа он славословит Бога в благодарение Ему.

И Дева, родившая Бога, возвысила саму природу человеческую до богородительной. По примеру и с помощью Пресвятой Богородицы любая душа, достигающая покоя и чистоты, подчиняясь Божией воле, может стать по благодати Богородицей. Душа может воспринять и родить малую радость, преодолевающую смерть. И тогда человек переживает посещение Благодати всем своим существом, явление Божией Матери в его внутренний мир. И вопрошает он, подобно праведной Елисавете: «Откуда мне сие, да прииде Мати Господа Моего ко мне?»

Именно таково присутствие Божией Матери Заступницы и Питательницы на Святой Горе.

Перевод с новогреческого: редакция интернет-издания «Пемптусия».

Источник на новогреческом: Проигумен Иверского монастыря архимандрит Василий Гондикакис «Красота спасет мир – святогорское учение», «Пираики Экклисия», ежемесячный журнал Митрополии Пирей, май 2016.

История науки

Философия природы: алхимия и поиски пятого элемента

  Если наука ассоциируется с рационализмом, порядком, экспериментальным методом, надежностью и эффективностью, то алхимия предполагает наличие не редуцируемой до рационализма составляющей, ассоциирующейся с чудом и загадкой. T&P рассказывают о том, зачем алхимики так хотели получить пятый элемент, какую роль они сыграли в становлении западноевропейской науки и что такое философия природы.

  Хотите выяснить, что значит слово «алхимия» для современного человека? Обратитесь к реальной языковой практике употребления слова «алхимия». Вы увидите, что это слово часто используется как прилагательное в различных контекстах — «алхимия чисел», «алхимия счастья» и даже «алхимия финансов» — знаменитый труд Джорджа Сороса. Однако значение у этого слова одно — речь идет о загадочном, недоступном непосвященным процессе, знание которого позволяет понять, как, например, получается итоговое число в статистике, каков секрет счастья или даже как разбогатеть.

  Если вы хотите узнать, как так получилось, что современные люди используют слово «алхимия» в указанном значении, вам стоит открыть книги по истории науки. Прежде всего нужно обратиться ко времени расцвета алхимии. XVI–XVII века можно охарактеризовать как «время перехода»: старые системы ценностей и правил уже потеряли свой былой авторитет, а новые системы только создавались в пылу полемики и борьбы. Именно в это время сформировались основы европейской науки, в корне изменившей не только облик Запада, но трансформировавшей впоследствии и облик всего земного шара. Магия, наука, религия — те сферы, которые мы столь привычно и неосознанно различаем, — находились в причудливой амальгаме, создавая неповторимый и уникальный характер того времени.

  Алхимия в этом сплаве играла не последнюю роль, прежде всего, потому что интерес к ней проявляли очень разные по своим убеждениям и социальному положению люди. Среди увлекающихся алхимией вы найдете: заносчивого университетского профессора, изучающего по древним арабским книгам сущность и значение алхимии; скромного и бедного ремесленника, стремящегося узнать, как приготовить качественные чернила; богатого торговца, требующего открыть ему секрет превращения железа в золото; дотошного ученого, пытающегося понять свойства камней и металлов; осторожного медика, надеющегося получить новое лекарство; политика, желающего обрести волшебный эликсир вечной молодости. Среди алхимиков были христиане, иудеи, мусульмане — алхимия в общем и целом была одним из магистральных течений в интеллектуальной среде того времени.

 Пятому элементу приписывались особые свойства, ведь он, согласно теории Аристотеля, принадлежал не земному миру постоянного изменения, а миру небесному и вечному.

Книги, написанные алхимиками, были посвящены очень широкому кругу вопросов и быстро исчезали с прилавков книжных магазинов. Для современного человека, знающего об алхимии лишь понаслышке и, например, связывающего ее исключительно с поисками мифического «философского камня», не до конца понятно, как умные и рационально мыслящие люди могли быть увлечены подобной нелепицей. Чтобы понять это, необходимо обратиться к тем идеям, которые в то время считались достаточно обоснованными и широко распространенными в научной среде.

© Антон Горбунов

Наиболее влиятельным воззрением на природу была теория Аристотеля о четырех элементах — воздух, вода, огонь, земля. Первоосновой всех элементов был пятый элемент — квинтэссенция — в качестве принципа, который управляет поведением остальных элементов. Пятый элемент в отличие от других элементов был вечен, не имел качеств и не был способен к изменению. В теории Аристотеля пятый элемент был первоосновой всех элементов и находился в любом веществе. По мнению Аристотеля, элементы могут образовывать устойчивые сочетания, позднее в арабской традиции получившие названия «ртуть» (вода и воздух) и «сера» (земля и огонь). В согласии с этой классификации все металлы и вещества распределялись по различным элементам: золото — это металл, в котором доминирует сера, а серебро — металл, в котором доминирует ртуть.

Эта теория помогала Аристотелю объяснять различные физические процессы, происходящие в природе. По мнению античного философа, один элемент трансформируется в другой элемент, когда мы меняем его качества. Например, вода («влажная» и «мокрая»), если ее начать нагревать, превращается в воздух («горячий» и «влажный»). Предполагалось, что под воздействием соответствующих качеств одно вещество в природе переходит в другое вещество, например, железо от долгого пребывания под землей становится золотом.

Среди алхимиков были христиане, иудеи, мусульмане — алхимия в общем и целом была одним из магистральных течений в интеллектуальной среде того времени.

Что же делали алхимики? Многие из них действовали в рамках теории Аристотеля, ставя перед собой две задачи: открыть реагент, позволяющий ускорить естественный процесс превращения элементов (например, превратить железо в золото), а также открыть процесс, позволяющий выделить пятый элемент из четырех элементов. Поиски квинтэссенции, пожалуй, являются наиболее характерным, собственно, алхимическим занятием этого времени.

Зачем алхимики так хотели его получить? Дело в том, что пятому элементу приписывались особые свойства, ведь он, согласно теории Аристотеля, принадлежал не земному миру постоянного изменения, а миру небесному и вечному. Например, он мог бы гарантировать человеку вечную молодость и служить универсальным лекарством от всех болезней. Или алхимик смог бы благодаря пятому элементу понять секрет превращений элементов и узнать, как превращать одни металлы в другие.

Алхимики по-разному старались выделить пятый элемент. Устойчивая традиция, повлиявшая на известного средневекового ученого и алхимика Роджера Бэкона, например, говорила, что в наибольшем количестве квинтэссенция содержится в крови. Другие алхимики стремились выделить квинтэссенцию при помощи дистилляции и, говорят, что знаменитые марки шотландских брэнди появились в результате алхимических экспериментов.

Находясь в поисках пятого элемента, алхимики узнали о существовании значительного количества химических процессов, подготавливая почву и накапливая знание для развития химической науки. Совершенно неслучайно труд одного из «дедушек» химии Андреаса Либавия (1555–1616) назывался «Алхимия» (1597), хотя и был посвящен вопросу техники приготовления химических субстанций: он содержал инструкции по использованию инструментов, активно оперировал количественным методом и даже предлагал советы по созданию своеобразной химической лаборатории.

Книги об алхимии:

Bruce Moran, Distilling Knowledge: Alchemy, Chemistry, and the Scientific Revolution

William Newman, Promethean Ambitions: Alchemy and the Quest to Perfect Nature

William Eamon, Science and the Secrets of Nature

Кроме того, алхимики, узнавая свойства камней и металлов, вносили свой вклад в развитие горного дела. Книги некоторых алхимиков стояли не только на полках ученых, но и непосредственно в кузницах. Алхимия была, прежде всего, практическим занятием, ориентированным на непосредственное применение. И, например, Георгий Агриколы (1494–1555) в своей книге «О горном деле» и Ваноччо Бирингуччо (1480–1539) в «Пиротехнике» высоко оценивали алхимию, но настаивали на ее очищении от неясных и непрактических элементов.

Наконец, алхимики, пытаясь понять, как действуют на человека те или иные вещества, развивали медицину. Весьма популярной была книга Джона Поупа «Химическая медицина» (1617) о том, как использовать в медицинских целях квинтэссенцию, полученную из различных растений и камней. В книге «Лучшая часть искусства дистилляции и медицины» (1623) Конрад Кунрат рассказывал, как при помощи алхимии, созданной, по его мнению, Богом, можно получить лекарство от различных болезней.

Значительное количество практических алхимических сведений сохранилось в сборниках рецептов, которые в научной литературе принято называть «книгами секретов». «Книги секретов» представляют собой причудливое сочетание научных, магических и религиозных советов. Одной из них была знаменитая «Правильное использование алхимии» (1535), содержащая полезную информацию для ювелиров и переписчиков книг. А также не менее знаменитые «Секреты» Изабеллы Кортезе, содержавшие рецепты приготовления мыла и зубной пасты.

История сохранила для нас имена многих алхимиков, но наиболее известны среди них те, кто так или иначе связан со становлением научного знания. Самые важные из них — это Роберт Бойль (1627–1691) и Исаак Ньютон (1642–1727), чьим алхимическим увлечениям посвящено множество исторических книг и статей. Место и роль алхимии в научных исследованиях этих ученых давно являются предметом дебатов и споров среди историков науки.

Первые историки науки относились к алхимии как к своего рода «недохимии», не рассматривая ее как самостоятельный культурный феномен, имеющий отношение к истории естествознания. Для них алхимия была связана с магией, стремилась достичь невозможного и обещала то, что невозможно получить. При подобном подходе увлечение алхимией рационально мыслящих и экспериментально ориентированных ученых XVII века казалось парадоксальным и относилось к своего рода «пережиткам» мифологического мировоззрения, которые эти ученые так и не смогли преодолеть. Стоит отдельно отметить, что именно этот взгляд оказал влияние на формирование современного популярного отношения к алхимии как к занятию, связанному с оккультизмом, магией и тайной. Как самостоятельный культурный феномен алхимия гораздо богаче и интереснее, чем простое «стремление к чуду» в век механистической науки.

Для того чтобы рассматривать труды алхимиков в контексте их времени, современные историки науки предлагают не употреблять слово «наука» применительно к ситуации XVI–XVII веков. Они говорят, что лучше называть деятельность ученых того времени «философией природы», учитывая, что так они сами характеризовали свою деятельность. И алхимические интересы Исаака Ньютона и Роберта Бойля органично находят свое выражение в этой философии, которая включала в себя многие положения и идеи, отвергнутые более поздней наукой. В том пространстве эксперимента и поиска, в котором находились ученые XVI–XVII веков, алхимия, с ее пусть и недостигнутыми идеалами поиска пятого элемента, играла совсем не последнюю роль в становлении научного знания.